Ночью Михаил может наконец спокойно выдохнуть. Сумеречная прохлада, плавно захватившая Нью Йорк в плен своих объятий, сонные дома, проплывающие на горизонте, не менее сонные, уставшие люди, - офисные трудяги, - мечтающие о скорейшем возвращении в уютную постель. Это привносит некое умиротворение шумному многомиллионнику, даже не думающему отдыхать в ночное время. Ночь открывает город с совершенно иной стороны. Она освещает пути тем жителям, коим не нужно ни свет, ни заря продирать глаза и ползти на работу, сетуя о нехватке сна. И все же, суматохи на улицах в разы меньше. Отсюда и то самое спокойствие, посещающее архангела каждый раз, когда он решает выволочь кости на прогулку под иссиня-черным небом. С тех пор, как Михаилу пришлось сменить род земной деятельности, нырнув в обличие заместителя директора одного из федеральных ведомств, только с наступлением ночи он может позволить себе расслабиться. Так что подобные вылазки после полуночи давно вошли в привычку, и с каждым годом их частота только растет. Порой ангелу кажется, что пройдет еще пара лет, и он в принципе откажется ото сна, предпочтя вести двойную жизнь, пускаясь ночью во все тяжкие. Вот только пускаться во все тяжкие совершенно не в правилах Михаила. А он слишком уж любит правила. Однако, когда находишься в напряжении весь проклятый день, решая проблемы мирового масштаба и сортируя их от смехотворно мелких до ужасающе огромных, под вечер хочется либо выйти в окно, либо напиться. Первое грозит как минимум увечьями. И, поскольку, не прошло и половины столетия, прежде чем архангел наконец познал все прелести своего нового облика, калечить себя в его планы не входит. Приходится ограничиваться вторым. К тому же, при наличии хорошего алкоголя в доступности, любые мировые проблемы решаются обильным глотком бурбона. Вообще, Михаил давным-давно пришел к выводу, что порция отменного спиртного может решить все, что угодно. Вот устраивали бы мировые лидеры застолья почаще, многих войн можно было бы избежать. Ибо о каком ядерном оружии может идти речь, когда попробуй отыщи что-нибудь ядренее афганской водки? Впрочем, ее-то ангел в последний раз хлебал еще лет эдак тридцать назад и, по правде говоря, старается не вспоминать, чем все обернулось. Женский организм, пусть и с ноткой божественного, слабоват оказался, знаете ли. Или это чисто ему так не повезло – неважно.
Так или иначе, Михаил и здесь лишнего позволяет себе крайне редко. Опять же, память о влиянии афганской водки дает о себе знать. Да и «бухать» - это явно не то слово, которое колет кончик языка, когда смотришь на статную блондинку, серьезности которой позавидовали бы Букингемские гвардейцы. Спецслужбы все-таки, что уж говорить. Бухать – это не к Михаилу. К Михаилу - это интеллигентно потягивать крепленый напиток в каком-нибудь дорогом баре в верхнем Манхеттене и устало вздыхать, обводя взглядом потоки уплывающих машин за окном. Не столь интеллигентно, сколько пафосно, но упустим.
После именно такого приятного вечера за бокалом виски он решает прогуляться по ночному городу, насладившись совершенно другой музыкой шумных улиц, доступной только этому времени суток. Спрятав руки в карманы пальто, женская фигура так же медленно, как тянула свой последний глоток янтарного напитка, минует пару кварталов, прислушиваясь к мерному стуку сердца. А могла бы, подобно многим, заткнуть уши наушниками и сопроводить свой путь каким-нибудь хитом восьмидесятых, как она делает это по утрам. Но стоит вспомнить о спокойствии. Сейчас Михаилу хватает шума Нью Йорка. Когда ангел равняется с одним из многочисленных перекрестков, которые он уже успел пройти, по позвоночнику пробегает колкий холодок, заставляя на мгновение застыть на месте. Не то, чтобы он часто реагировал на близость сверхъестественного, - да в Большом Яблоке так можно тормозить на каждом углу, - но порой случается нечто странное. Будто предчувствие или еще что. Хрен разберет. Но Михаил все же останавливается, неспешно оборачивая голову и пытаясь найти источник этих легких мурашек. Как вот сейчас, посреди полупустынной улицы, он скользит глазами по прохожим, пока, наконец, не задерживает его на бородатой морде, взирающей на него с другой стороны дороги. Тоже ощутил, не так ли? Да и плевать. Бежать с объятиями навстречу чему-то божественному архангел не станет. И кто вообще стал бы? Не в Нью Йорке, уж точно. Кто-то толкает Лэнгли, замершую у пешеходного перехода, в плечо, извиняется, и удаляется восвояси. Этого хватает, чтобы женщина разорвала зрительный контакт с тем типом, что таращился на нее мгновение назад. И возвращать к нему взгляд она не намерена. А потому, хмыкнув, продолжает свой путь к намеченной цели, отстукивая тонким каблуком по тротуару.
Целью являлось излюбленное место Михаила, куда он часто сворачивал ночами, ибо в это время суток встретить там кого-либо было практически невозможно. Кому сдался старый, едва ли не разваливающийся стадион, на котором даже в игры мелких бейсбольных команд местного разлива, собираются от силы два-три десятка исключительных любителей спорта? Тем, у кого не найдется лишней десятки на нормальный матч, и мамашам бейсболистов, собравшихся на поле. Третьего не дано. На игры Брианну не затащишь, но вот ночью здесь всегда пусто и на удивление тихо, можно затянуться сигареткой и подумать о вечном. Если бы еще не этот бородатый, до сих пор плетущийся позади. В край обалдел или да? Неужели он думает, что женщина его не замечает? Тут даже не нужно быть ангелом, чтобы обратить внимание на неопрятную фигуру, что совершенно не по-шпионски телепается следом. Пусть даже держится на расстоянии, когда Лэнгли, оглядевшись по сторонам, осторожно пробирается на территорию стадиона. Ладно, хрен с ним. Лишь бы не подходил близко пытался увлечь бессмысленной болтовней. Иначе Михаил подробно опишет кратчайшую дорогу в Люциферов ад. Он-то ее хорошо помнит. Брат, тот еще кусок дерьма, доставил в свое время хлопот.
