[icon]http://sd.uploads.ru/fX9v1.jpg[/icon] Лета вздыхала и шептала, секретничая, будто девушка, собравшаяся замуж; с мягким шуршанием она затекала в уши, омывая уставший разум так же, как потоки её омывали опущенные в ледяную воду ладони. Закрыв глаза, Танатос слушал журчащий речной шепот. Если бы в руках его были человеческие жилы и кости, которым свойственно куда чаще болеть и куда скорее изнашиваться, то их бы уже давно ломило от холода. И всё же, каким бы он ни был живым, каким бы он ни был реальным, его создавали пустой оболочкой для хладнокровного в своей последовательности, безжалостного и очень нечеловечного духа. И дух этот был единственным, что успело поизноситься.

Новое столетие не давалось им легко; уходила эпоха римлян — непаханое поле традиций, страстное желание заливать алтари кровью и вином — и не несла с собой взамен ничего. Боги угасали — и начинали задаваться вопросами своего существования. Но часто ли спрашивает себя Солнце-Гелиос, зачем ему светить? Вздор. Вот и Смерть не должна думать о том, есть ли в ее существовании хоть какие-то цели.

У Смерти много работы — с нею не до вопросов.

Руки, свободно погруженные в воду, сложились в чашу; Танат зачерпнул из Леты и окатил лицо ледяной водой, протёр ладонями глубокие впадины глаз, убрал вьющиеся волосы со лба. Всегда было странно думать, что всего одного глотка из источника забвения хватит, чтобы полностью и бесповоротно забыться. Работает ли это с богами?

Здесь у поворота посреди камней таились покои его брата — пещера с низким потолком; там он и сейчас спал на прекрасном ложе. В редкие минуты покоя, когда Мойвы переставали перебирать нити судьбы и искать тех, чей срок закончился, Танатос приходил спать к нему — в подземном мире у него не было своего угла и своей постели. Впрочем, не было и тех самых редких минут покоя, а сейчас почти каждая стала бездейственно лишней.

Последней он забирал Ариадну — супругу Вакха, и это было давно. Несколько часов назад. Или сутки. Танатосу чуждо было понятие скорби, но он знал, что Вакх печалится по ней. В том всё проклятье возлюбленных из человеческого рода: им можно отсрочить старение, но не смерть. Пора бы смириться, что у них больше не будет второго Геракла.

Он поднялся на берегу, подбирая уложенные ножны с мечом, которые затем нашли место у него на поясе. Сомкнутые крылья шевельнулись, раскрылись и хлопнули в воздухе, затем снова упокоившись за спиной. Танат набрал полную грудь спёртого, душного, пахнущего серой и железом воздуха, и в безмолвном ожидании закрыл глаза.

Сегодня обязательно кто-то умрёт, и у него снова появится цель. У него снова появится смысл.

... мелкие камни заскрежетали о горную породу под подошвой чьих-то сандалий. Не Аид, не Персефона, не Гипнос и не Харон: ни у кого в подземном царстве не было таких шумных шагов. Не видя за крыльями, Танат обернулся всем телом. Он не был удивлен, тем более рад или зол: появление Диониса — это всего лишь данность. Как Смерть Танатос уже давно был ко всему готов и на всё согласен.

— Я думал о тебе, — сказал он голосом невыразительным, как чистый лист. — Может быть, только что. А может, уже очень давно. Время здесь идёт по другим законам.

Отредактировано Thanatos (02.08.2018 01:06:05)

[icon]http://sd.uploads.ru/fX9v1.jpg[/icon] И люди, и создавшие их по своему подобию боги скорбели по-разному. Первые несколько веков Танатос следил за их эмоциями с большим интересом. Кто-то становился тих и неподвижен, будто с уходом близкого человека трепещущее сердце зачерствело, и следом за ним всё тело обратилось в камень. Кто-то, напротив, ободряющей улыбкой встречал любое горе: хорошо ел и пил, с неожиданной страстью принимался любить своих женщин, охотно ходил на Сатурналии и звал с собой всех желающих. Эти, конечно, скорбели ничуть не меньше остальных — просто помогали вспомнить, что даже после смерти жизнь продолжается, течёт бурным, непрерывным потоком.

Бывало еще, что люди отвечали на смерть самым нелюбимым способом Таната из возможных: злобой и разрушением. Одного яростного крика Диониса, сотрясшего каменные своды подземного царства, хватило на то, чтобы вспомнить, почему его совершенно перестали интересовать чужие чувства. Всех не запомнишь, всех не учтёшь. Люди, и боги, и все живущие существа давно перестали быть самобытными и повторяли, как в плохой пьесе, одну из пяти-шести ролей. В масштабах божественного рассудка людские жизни были настолько коротки, что рождение и смерть почти вплавлялись друг в друга, и между началом и концом в небосводе яркой вспышкой мелькала падающая звезда — чья-то жизнь.

Одну такую заметишь, но остальные сгорят дотла за пределами твоего взгляда.

— Ариадна была хорошей женщиной, Бахус, — сказал Танатос утомлённо. Всё это он видел тысячи тысяч раз, и так не хотелось тратить на этот разговор еще хоть минуту своего времени. — Но время пришло. Мойвы раскрыли последний виток её судьбы. Теперь она на своём пути.

Не существует лекарства для души, утерявшей свою любовь. Что бы Танатос ни сказал, чего бы ни предложил, это не удовлетворит горюющего вдовца. Даже больше: за то, что меч Таната вошёл в сердце Ариадны и разделил её душу и тело, за то, что его крылья шелестели над кроватью умирающей, Дионис его, конечно же, теперь страшно ненавидел.

Чем помочь тебе, чтобы ты снова запел, Мельпомен?

— Подумай о своих детях. — Танатос двинулся по камням навстречу богу, всё приближаясь и приближаясь. Чем скорее он поможет вспомнить Дионису, сколько же великих трофеев и свершений его ждёт, тем, вестимо, быстрее его покинет горечь и скорбь. — Разве они не дарят тебе величайшее счастье? Найди себе новую женщину, Бахус, и она нарожает тебе с десяток сыновей. А значит, будешь вдесятеро больше счастлив.

Отредактировано Thanatos (06.08.2018 15:29:18)

[icon]http://sd.uploads.ru/fX9v1.jpg[/icon]
Упрямое дитя, которому взор застлала ядовитая, змеиная обида — именно так сейчас выглядел Дионис. Упрямое дитя, которое злится не на саму смерть, а на то, что его жену отобрали. Объект, который долгое время был его собственным, в одночасье перестал быть таковым и перешел в безграничное владение Аида. Да, таково было право владыки мёртвых — требовать в своё царство всё, у чего закончился свой срок.

Танатос, безмолвный исполнитель, трудолюбивая пчела в саду смерти, делал лишь то, что велено. И всё равно Дионис стоял перед ним, разбитый горем и яростью, и угрожал расправой. Мог ли он по-настоящему убить его? Может ли сама Смерть хоть когда-нибудь истлеть? Сухое лицо Танатоса, словно высеченное из древесины или камня, на долю секунды просветлело. До чего иронично было бы завершиться от того же яда, — простой конечности всего сущего, — которым он так щедро отпаивал свою паству. Словно долгожданное возвращение домой или в лоно матери, способной объять целый мир в своей уютной темноте.

Но Дионис всё еще ждал ответов, и потеплевшее выражение на лице Танатоса здесь было совершенно неуместно.

— Орфей давным-давно мёртв. Мертва и Эвридика, которую он безнадёжно потерял, когда взглянул на неё вопреки запретам... Ничто живое не способно осмыслить смерть, Дионис. Ничто живое не способно отнестись к ней с почтением, поэтому смерть конечна.

Протянув руку, Танатос уложил ладонь на крепкое плечо Бахуса, надеясь хоть немного унять его рвение и готовность в любую секунду пойти в бой.

— Таков природный порядок вещей. Теперь Аид — единственный господин и хозяин её смерти, и он не любит, когда у него отбирают то, что ему причитается. Оставь её и живи; люби новых женщин; ищи новую супругу. Если же скорбь не дает тебе по ночам покоя, мой брат подарит тебе самый крепкий и сладкий сон.