У Иуды всегда были очень специфические вкусы.
Две тысячи лет назад ему нравилось бродяжничать с кучкой экзальтированных мужиков, он был в восторге от каждого кусочка хлеба, разделённого с этими людьми. Вокруг был один сплошной песок, и он хрустел на зубах, но Иуде нравилось даже это.
Сейчас ему нравится запах метрополитена и тысячи проходящих мимо людей, никто из которых не обращает на него внимания. А ещё ему нравится, что чувствительный слух Люцифера сделал для него поездки в метро невыносимыми. А ещё ему нравятся маленькие цветные пироженки и молочные коктейли.
Иуде нравится забивать шум в голове гулом метро и размышлениями о молочных коктейлях. 
У каждого должны быть свои guilty pleasures.
Иуда поправляет наушники, переключает треки на телефоне, очередной поезд подъезжает к платформе, волосы путаются, но Иуда улыбается сам себе, вдыхая смесь совершенно диких запахов – озон, немного краски, немного цемента и запах от трения колес поезда о рельсы. Восхитительно.
Рассматривать людей в метро давно стало каким-то подобием хобби для Иуды. Нет ведь ничего зазорного в том, чтобы пялится на человека, сидящего напротив. Даже если он вроде как и не человек. Иуда за два года никак не может привыкнуть к этому ощущению, к тому, что от человека действительно исходит какая-то энергия, к тому, что он может её уловить. Поначалу Иуда паниковал из-за этого чувства, у него будто бы мания преследования развивалась и хотелось сбежать и спрятаться. Но он быстро осваивается. И теперь – ему просто любопытно. И страшно. Каждый раз – страшно. Его присутствие ведь тоже не остаётся незамеченным. И теперь, наверное, этот мужик напротив – единственный в вагоне, кто может заметить Иуду.
Станция, две, пять – Иуда, кажется проехал свою остановку. Он вертит в руках телефон и задумчиво рассматривает мужчину – божество или существо, он не знает и даже не догадывается. Вид у него откровенно не презентабельный, так бы, наверное, выглядел и сам Иуда, если бы бродяжничал в этом веке, а не две тысячи лет назад. Отличие ведь только в том, что их одежды не были сшиты китайскими детишками.
Иуда ловит эти гадские флешбеки, Иуда смотрит ровно перед собой, смотрит прямо на мужчину – божество или существо, одна срань – сверхъестественная тварь. Каково это – проживать века? Иуде даже сорока нет, даже если сложить обе его жизни вместе, а он уже устал от этого дерьма.
Сверхъестественная тварь, такая же, как Люцифер, или совсем другая? Все ли божества такие мудаки? Иуде интересно. Иуде интересно, стал ли Иисус теперь таким же, как Люцифер. Иуда не собирается думать.
Когда на очередной остановке место рядом с мужиком освобождается, а мысли в голове становятся слишком громкими, Иуда поднимается со своего места и падает на место рядом с мужиком.
– Привет, – говорит он, надеясь, что никаких сверхъестественных этикетов не нарушает.

Усаживаясь рядом с мужиком, Иуда старался ни о чём не думать. Он и не предполагал, что это окажется проблемой. Он теребит шнурок от наушников в руках, и его взгляд бегает от одного пассажира к другому – теперь не за кого зацепиться, некого выбрать мишенью.
Наверное, нужно что-то сказать, – теперь Иуда думает. Наверное, об этом нужно было подумать заранее. Наверное, для нормальных людей это вообще не было бы проблемой. Наверное… Иуда поворачивает голову к мужику и озадачено хлопает ресницами.
– Музыку, – отвечает он после секундной заминки и, конечно, тут же понимает, как глупо это звучит.
– Я не… – Иуда улыбается, наклоняя голову, чтобы спрятать лицо от собеседника, ему как-то чрезмерно неловко. Если общаться с современными людьми он уже давно научился, перестав подпрыгивать от каждого упоминания Иисуса, мать его, Христа, но вот как налаживать коммуникации с сверхъестественными созданиями он воистину не в курсе. Это странно. Странно не только видеть и слышать человека, странно не только ощущать его на физическом уровне, но и каким-то восьмым чувством понимать, что рядом не совсем человек. Или совсем не человек. Да, кажется, именно в этом он хотел разобраться. Иуда поднимает голову, в его взгляде гораздо больше упрямства, чем требует ситуация.
Поезд мерно трясётся, заставляя Иуду наклониться ближе к собеседнику, чтобы не кричать на весь вагон.
– Я тут недавно, а это антология современной музыки. Не знаю, как можно запомнить все эти имена… – он пожимает плечами и скромно улыбается, он теперь может рассматривать эту сверхъестественную тварь, с которой разговаривает, с близи, и теперь точно не видит никаких сверхъестественных отличий от смертных. Это так странно, так неправильно. Этот мужчина такой… нормальный на вид, что Иуда мог бы с лёгкостью забыть о том, что он какой-то необычный, если бы не то самое ощущение, которое вызывает его присутствие. 
Не углубляясь в раздумья и стараясь не пялится совсем уж бестактно, Иуда, как заслуженный мастер общения, переводит тему максимально ненавязчиво (нет):
– И не знал, что такие, как ты, так буквально спускаются к смертным… Мне говорили, вы любите образ жизни в стиле лакшери, – Иуда усмехается, заправляя волосы за ухо, – Люцифер действительно много чего говорил о божественной богемной жизни, хотя сам теперь жил в той же конуре, что и Иуда. И тот факт, что он говорит «вы» вместо «мы», определённо точно демонстрирует его отношение к собственному сверхъестественному происхождению.
Не желая демонстрировать, что за последней фразой таится бездна любопытства, Иуда протягивает мужику один наушник:
– В моё время за это могли бы распять, – говорит он, слыша как Снуп Дог матерится в наушнике.

Глаза Иуды расширяются, и он не может больше оторвать взгляд от мужика, рядом с которым сидит. Иуда ведь не сказал ничего плохого. Иуда, может быть, и подразумевал что-то не очень хорошее, но он практически на сто процентов уверен, что вслух никаких оскорбительных вещей не произносил. Так что ответная реакция мужчины слишком сильно удивляет, выбивает из колеи, заставляет озадаченно шевелить, пытаясь подобрать слова. Но сказать что-то Иуда так и не решается. Не успевает решиться. Если, конечно, тихий лепет:
– Ну… такие… – не считать речью разумного существо. Иуда неловко взмахивает рукой, в которой держит наушник, Иуда хмурит брови, Иуда отчего-то чувствует себя виноватым.
Иуда решительно не понимает, в чём проблема. Он может предположить, что мужику так же неприятно, когда его сравнивают с другими сверхъестественными созданиями, как это неприятно и самому Иуде, или, что ему не нравится, что кто-то акцентирует внимание на его божественном происхождении. Он может предположить, что дело вовсе и не в Иуде и не в его словах, может быть, этот экземпляр просто ещё более невменяемый, чем Люцифер. Иуда много чего мог бы придумать, чтобы объяснить сложившуюся ситуацию, но, когда мужчина поднимается с сиденья и идёт к выходу, Иуда не может думать ни о чём. Голова начинает раскалываться от накатывающих ощущений, от лёгкого чувства дежавю. Мужчина уходит, а Иуда, поспешно прячет телефон в карман, вешает наушники на шею, идёт за ним.
Иуда еле успевает выскочить из вагона, по плечам ударяют тяжёлые двери, и Иуда растирает ушибленные места, оглядываясь по сторонам. Он замечает знакомый силуэт, он замечает, что силуэт незнакомого мужика не должен казаться таким болезненно знакомым. Иуда догоняет мужчину, идёт позади, хмуря брови и кусая губы. Вокруг – песок и ветер, солнце слепит глаза. Вокруг – люди и метрополитен. Иуда теряется в двух временах, в двух своих жизнях, и надеется только на то, чтобы не накрыло снова темнотой и холодом, как часто бывает, когда мир мёртвых напоминает о себе и тянет к себе обратно. Иуда надеется, и почему-то ему кажется, если он отступит хоть на шаг от мужчины, за которым увязался так бестактно, то надежды пойдут прахом.
Даже походка мужчины кажется Иуде знакомой. Даже растрёпанные волосы. Даже… Иуда врезается в прохожего, прохожий вслух поминает Христа, а Иуда отгоняет наконец от себя пелену наваждения. Этот мужик не может быть Иисусом. Банально потому что Иуде не может так повезти.
– Я чем-то тебя обидел? – спрашивает Иуда, наконец-то равняясь с мужчиной. Спрашивает и даже не понимает, насколько глупым является этот вопрос, не понимает, насколько точно знает на него ответ.
– Нет ничего плохого в том, чтобы не любить лакшери, – он пожимает плечами, послушно вслед за мужчиной заходя в очередной поезд метро, в который ему совершенно не нужно заходить. – Мне просто было интересно, какими бывают боги и существа. Я мало кого встречал из… – поезд трогается, а Иуда инстинктивно хватается рукой за предплечье мужчины, – из не-людей.
Леди Гага в наушниках отчётливо повторяет имя Иуды, и он может на что угодно поспорить, что Люцифер приложил к его плейлисту свои лапки. Но только фыркает еле слышно, улыбаясь мужчине, руку которого так и не отпустил.

Так же быстро, как и вспылил, новый знакомец меняет гнев на милость. По крайней мере, так кажется Иуде. Это приятно. Приятно, что не все вокруг настроены агрессивно.
Мужчина не отстраняется, позволяя Иуде держаться за него, и Иуда никак не может отделаться от мысли, что он на ощупь ничем не отличается от людей. Это так странно, будто бы даже неправильно. Творения людей, творения человеческой веры, созданные по образу и подобию, они гораздо могущественнее, чем сами люди, но при этом всё же – немного люди.
Иуда будто бы превращается в один сплошной слух, косится на губы мужчины, чтобы точно уловить слова, сказанные им вроде и на ухо, но всё равно сквозь шум метро. Удивлённого взгляда Иуда не успевает спрятать, когда до его мозга доходит, что говорит ему собеседник. Иуда отмечает, что, скорее всего, слова мужчины значат, что его пантеон ещё не потерял актуальности, раз ещё есть кто-то, кто считает, что он кому-то что-то должен. Но удивляет Иуду другое. Иуда наоборот не может найти смысла в своём существовании, потому что он не может никому ничем помочь, как бы ни пытался (если, конечно, не считать, что он помогает Люциферу не пасть ниже плинтуса – то есть не срать под кустами на улице и не ловить себе на ужин нью-йоркских крыс).
Но всё же в какой-то степени Иуда понимает мужчину – в очень малой степени. Пока что, Иуда надеется, что это – пока что.
– Да, конечно… было бы неплохо, – отвечает Иуда очень запоздало на весьма своеобразное предложение выйти на поверхность. Иуда слишком занят тем, чтобы понять, где граница между нормальностью и навязчивостью. Нормально ли, что Иуда, чувствуя чужое тепло, хватается за руку мужчины крепче, почти инстинктивно поглаживая руку большим пальцем. Или это уже слишком странно и навязчиво?
– То есть… – Иуда искренне думает о том, что стоит оправдаться, чтобы не показалось, будто он таки называет собеседника мудаком, но потом снова вздыхает и забивает, улыбаясь:
– Ладно, и то, и другое будет очень даже неплохо. Имею в виду тишину и то, что ты не будешь мудаком, – Иуде вообще не стоило отвечать, так как он и так безропотно шагает за мужчиной, особо не думая о том, куда именно они идут. Идут – и хорошо. Хотя расставаться с успокаивающим грохотом поездов и запахом метрополитена совсем не хочется – у Иуды есть иррациональный страх, что на выходе из подземки его будет ждать голодный оголтелый рыжий ублюдок.
Но на выходе их ждёт только городской сумасшедший, орущий о содомитах и педиках и, конечно, о том, что Иисус, мать его, Христос не одобряет всего этого. Слыша чужие крики, Иуда излишне резко одёргивает руку, будто только сейчас обращая внимание на то, что держит за руку незнакомого мужика.
– Ты даже не представляешь, – раздосадовано бормочет Иуда себе под нос, опасаясь на самом деле ввязываться в дискуссию с умалишённым бездомным – он уже много таких дискуссий проиграл и перестал столь остро реагировать, как в первый год своей новой жизни, когда он исступлённо спорил с каждым, кто начинал втирать ему о библейских заповедях. Иуда отвисает только тогда, когда голос бездомного затихает внизу лестницы.
– Извини… – Иуда совершенно растерянно растирает руки, чувствуя, как пальцы замерзают, несмотря на достаточно тёплую погоду. – Это не из-за тебя… то есть не из-за… просто раздражает… то есть не это, а то… ох, – Иуда вдыхает, выдыхает, поправляет волосы, убирая их с лица. – Кофе? – Иуда кладёт руку на плечо мужчины, разворачивая его в сторону кафе.

От улыбки мужчины у Иуды появляется обманчивое, как он считает, ощущение безопасности. Он опасается верить незнакомцу и поэтому старается не сильно доверять возникающим эмоциям. Люциферу вот Иуда тоже имел неосторожность доверять, и ничем хорошим это не кончилось. Вот разве что кофе с незнакомцем – это хорошо. Приятно. Странно. И немного стыдно оттого, насколько это приятно. Иуде нужна доза сахара в кровь, пока он не начал бредить по полной.
Мужчина как-то незаметно преображается, вроде в Старбаксе освещение не лучше, чем в метро, поэтому наверняка не стоит оправдывать это преображение игрой света. Скорее всего, думает Иуда, это всё сверхъестественные способности. Кому пришло в голову выдумать создание, способное чистить на себе одежду? Иуде очень хочется поинтересоваться этим у самого мужчины, но тот уходит в направлении туалета, оставляя Иуду в очереди.
Бариста, записав на стаканчике имя мужчины, берёт следующий стаканчик и задаёт аналогичный вопрос Иуде. А Иуда теряется. Но не потому что забывает своё имя. Он в любом состоянии способен сделать заказ в Старбаксе – это один из первых навыков, которые он освоил в новом мире. Но всё же он теряется. Смотрит на Эммануэля, приподняв брови. Бариста снова привлекает внимание Иуды, и он, отмахиваясь гораздо менее дружелюбно, чем требовалось, произносит заученно:
– Для Джуда, – Иуда прикладывает кредитку Люцифера к терминалу, тут же отворачиваясь от баристы и возвращая Эммануэлю острый, подозревающий всё самое нехорошее взгляд. Иуда понимает, что мужик просто не может знать, что именно это имя означает для Иуды, мужчина вообще не может понимать, кто перед ним. Так что это не шутка, не издевательство, а просто совпадение. Очень неудачное совпадение. Иуда моргает, потирая глаза, избавляясь от наваждения, избавляясь от неуместных аллюзий, которые подкидывает сознание. – Бог с нами, значит. Иронично, – говорит Иуда, всё ещё немного шокированный и немного забывшийся. Мужчина ведь в самом деле чем-то неуловимо похож на того, кого называли так тысячелетия назад.
Иуда старается не попадать в ловушки собственной памяти, так старается, что чуть не забывает о мятном мокко с белым шоколадом и шоколадными чипсами, который ждёт его. Но перед его глазами расплываются черты лица Эммануэля, уступая изученным до мелочей чертам лица Иисуса, которые Иуда слишком хорошо помнит.
– Но было бы здорово прожить хоть один день, чтобы никто не упоминал Иисуса всуе. Ты вышел на новый уровень пранка, – смеётся Иуда. – Будем считать, что по идиотским шуткам у нас счёт один-один, – Иуда берёт свой огромный стакан с мокко, в котором кофе вообще не должно было бы поместиться, обращая внимание на то, как написано имя на стаканчике Эммануэля. – Кажется, тебя понизили от бога до звезды эротики. Так даже лучше, – без намёка произносит Иуда, а спустя секунду его щёки алеют. И, если секунду назад он хотел присесть и поболтать с новым знакомцем в кафе, то сейчас ему кажется, что лучше выйти на улицу, где его горящие щёки хотя бы будут остужаться ветром. Он прячет улыбку, в которой слишком много озорства, как для человека, смущённого собственными словами, и разворачивается к выходу, уверенный в том, что Эммануэль пойдёт за ним.
– Почему ты живёшь здесь, а не… – Иуда кидает взгляд на небо, хотя и понимает, что божьи обители совсем не там, – в верхнем мире? – ему ведь было интересно, нужно хотя бы сделать вид, что ему всё ещё интересны эти вещи, а не то, почему он не может оторвать взгляда от Эммануэля и еле сдерживается, чтобы не взять его за руку снова, когда их руки сталкиваются из-за того, как близко друг с другом они идут. Еле сдерживается – это даже преувеличение, потому что он пальцами специально шевелит, касаясь чужих пальцев. Еле сдерживается – это точно преувеличение, потому что, когда он уворачивается от столкновения с нетрезвым прохожим, он всё же цепляется за локоть Эммануэля. И больше руку не убирает, постепенно сползая к его ладони.

Кофе помогает согреться, свежий воздух приятно холодит горящие щёки, которые всё алеют и алеют, когда Эммануэль сжимает ладонь Иуды в своей. Но в целом, несмотря на неловкость, которую очень хочется скрыть, Иуда назвал бы сложившуюся ситуацию более, чем приемлемой. Ему всё же немного интересно, какой именно бог с ним, но он не решается поднять эту тему. Он бы не хотел называть своё имя, вернее не хотел бы признаваться, что он не просто какой-то там Джуд, а именно тот самый Джуд, библейский предатель и вообще нехороший человек. Слишком многое пришлось бы объяснять, если бы его спутник проявил любопытство.
Иуде нравится, как Эммануэль реагирует на прикосновения, как отвечает на его наивный, какой-то совершенно детский вопрос. Иуде нравится искренность и странная, неуместная неискушённость, в которую очень сложно поверить, если понимаешь, что созданию в оболочке бомжа-хипстера не одна тысяча лет.
Голос Эммануэля становится ниже, и он прокашливается, а Иуда, отвернувшись невзначай, прячет за растрёпанными волосами улыбку. Он, право слово, и не думал, что прикосновения руки к чужой руке может смущать. Тем более, звезду эротики. Эта реакция интригует, и Иуда прижимается плечом к плечу Эммануэля, оправдываясь, конечно, прохожими, которые идут на встречу или обгоняют их.
– То есть травка, алкоголь и секс – это то, на что ты променял условные небеса и возможность помогать смертным? Всё ещё иронично. Иронично, что, когда бог с нами, на самом деле, это означает, что бог бросил нас, – Иуда не предъявляет претензий, он просто пытается разобраться во всех этих божествах и их мышлении. Может, тогда он поймёт мотивы Люцифера, который вернул его из небытия, чтобы он выносил за ним лоток. Хотя, наверное, ответ на поверхности. – Ты хотел бы перестать быть… ну… богом? – спрашивает Иуда и делает глоток кофе. На верхней губе остаётся молочная пена, но, будто бы этого мало, Иуда усугубляет ситуацию, ловя зубами шоколадные чипсы с поверхности молочной пены и измазывая в пене и нос. Он этого не замечает, хрустит шоколадной чипсой, как ни в чём не бывало, бросая полный наивности и любопытства взгляд на Эммануэля. – Я бы хотел перестать быть тем, чем меня сделали. Я, знаешь ли, вообще собирался перестать быть. Ну… до того, как стал тем, чем стал, – Иуда хмурится и смущённо улыбается, жестикулируя рукой, в которой держит стакан с кофе. – Но сейчас я близок к тому, чтобы всерьёз думать, что принимал такие решения в прошлой жизни, потому что тогда ещё просто не придумали кофе. И эротику, – Иуда усмехается, его глаза блестят, когда он ловит взгляд Эммануэля.